История о буддийском патриархе, принесшем в Китай новое учение о достижении просветления и разработавшего целую систему ушу, складывалась в течение нескольких столетий. Естественно предположить, что подробнее всего о Дамо могут рассказать его современники. Но в хрониках царит полная неясность. Ян Сюань в «Записках из лоянской монастырской общины-сангхары» ("Лоян галаньцзи) и Ши Даосюань в известном биографическом трактате «Продолжение жизнеописаний достойных монахов» ("Сюй гаосэн чжуань"), созданных в У1 в. отмечают, что действительно некий Дамо пришел из Индии в царство Северное Вэй, а затем отправился в район гор Суншань. По дороге ему довелось любоваться монастырем Юннинсы. Этот факт поможет определить нам сравнительно точное время прихода Бодхидхармы в Китай. Дело в том, что Юннинсы был построен в 516 г., а в 527 г. оказался разрушен в результате огромного урагана. Таким образом, где-то в этот 11-летний промежуток патриарх и пришел в Китай. /Чжан Чжуаньси. Шаолинь ушу юй Дамо бин у гуаньси (Шаолиньское ушу и Дамо никак не связаны между собой) - Гуаньминь жибао. 22.02.1984/.

                  Хроникеры упоминают, что у Дамо не было постоянной обители, он переходил из одного селения в другое. «Продолжение жизнеописания известных монахов» просто сообщает об этом: «Там, где он останавливался, он проповедовал учение о созерцании - чань». Вот, пожалуй, и все, что знали о Дамо его современники. Ни о каком «девятилетнем созерцании стены», ни о Шаолиньском монастыре речи в этих трудах не идет. Дамо, вероятно, представлялся для средневековых авторов одним из сотен индийских проповедников, приходивших тогда в Китай, и вряд ли выделялся из них.

                  Почти через два века в 723 г. Пэй Цуй в «Стеле Шаолиньского монастыря на горе Суншань» поведал о Дамо больше сведений. Оказалось, что патриарх и его первый ученик Хуэйкэ останавливались на горе в каком-то монастыре, но из текста не ясно, о какой конкретно монашеской обители идет речь. Однако кроме письменной традиции существовала и устная. Она развивалась значительно быстрее, была более красочной и богатой на выдумки. На смену реальному, но не очень живописному буддисту приходит человеко-миф, обладающий чудесными свойствами мага. Живость образа Дамо особенно усиливается в 1Х-Х1 вв. вместе с расцветом в Китае чань-буддизма. Новому учению, получавшему все большее и большее распространение и внедрявшемуся во все области китайской традиции, необходим был именно такой патриарх - по-детски простой и одновременно загадочный, пришедший из «святой земли» и ушедший в неизвестность, вобравший в себя черты буддийского святого, мага, мастера внутреннего искусства - всего того, что ценил китайский народ.

                  Впервые рассказ о том, что Дамо пришел именно в Шаолиньский монастырь, мы встречаем в трактате Х1 в. «Записки о передаче светильника благой добродетели» ("Цзиньдэ чжуаньдэн люй"), где излагались основы чань-буддизма. Этот труд стал стяжением чаньской мудрости и гласил, что учение - не более чем светильник, для передачи которого нет необходимости в словах, жестах или других знаках. По существу - это особое состояние духа, не привязанного ни к месту, ни к действию, ни к событию. В подтверждение истинности этого учения трактат и приводит рассказ о Дамо. Однако его составители, вероятно, были плохо знакомы с исторической конкретикой У1 в. и широко использовали устные рассказы, которым вообще было свойственно избегание фактической точности. В «Записках...», например, говорилось, что Дамо 20 октября (вот она - мифологическая точность!) 10-го года правления императора Сяовэнь-ди (486 г.), царствовавшего под девизом Тайхэ - «Великое спокойствие», поселился в Лояне, а затем остановился в Шаолиньсы. Целые дни он проводил в молчании или самоуглубленно сидел лицом к стене. Так продолжалось до 5 октября 19-го года правления под девизом Тайхэ, когда великий патриарх скончался. Здесь путем несложных математических расчетов и выводится магическая цифра девять лет - именно столько пробыл Дамо в монастыре. Правда, в «Записках...» еще нет упоминания, что девять лет он сидел неподвижно, как нет ни слова и о том, что он однажды не смог сдвинуться с мест, ничего не говорится и о занятиях кулачным искусством.

                  К тому же мы встречаем здесь ряд примечательных оговорок. Прежде всего, «Великое спокойствие» - отнюдь не девиз правления императора Сяовэнь-ди. В 486 г. Шаолиньского монастыря вообще не было. Сяовэнь-ди правил с 471 по 500 г., что не совпадает с классической датой прихода Бодхидхармы - 520 или 527 гг. Итак, через шестьсот лет после этого события оно наконец оказывается зафиксированным с такими чудовищными ошибками! При этом надо учитывать, что китайцы досконально записывали все, что только возможно было занести на бумагу, поэтому промах хроникера, да к тому же относящийся к фактам, связанным с особой правителя, представляется непростительным. Однако ответ, очевидно, проще - Дамо никогда не приходил в Шаолиньский монастырь. Эта история составлена в то время, когда уже никто не помнил, кто реально правил государством Вэй, куда якобы и пришел Дамо, и какой там был девиз царствования.

                  Сразу заметим, что многие крупные исследователи подвергали сомнениям реальность даже самого образа Бодхидхармы. Например, знаток буддизма японец Р. Митихата считал, что встреча Дамо с правителем У-ди, а также рассказы о его учениках, например, о Хуэйкэ с его «невнятными речами» - это более поздние привнесения из устных легенд в чань-буддийскую письменную традицию. /Митихата Р. Цзяньмин чжунго фоцзяо ши (Краткая история китайского буддизма), с. 119./.

                  Но зачем же появлялись такие «точные» даты прихода Бодхидхармы, записанные вплоть до числа месяца? Все эти подробности весьма важны для китайского сознания, особенно если речь идет о «привязке» мифа к реальной канве событий. Для тех, кто записывал историю Дамо, представлялось чрезвычайно важным найти место патриарха в общем потоке мирских дел - «очеловечить» его, вписать в историю, придать ему черты святого, который, распространяя вокруг себя ореол животворящей святости, все же был для китайцев осязаемой действительностью, а не сказкой. Таким образом и происходил процесс эвгемеризации ("очеловечивания") многих легендарных создателей ушу, в то время как реальным людям приписывались почти сказочные подвиги, дабы уравнять миф и реальность. Мастера, реально жившие, и мастера, родившиеся из легенд китайской архаики, уравнивались местами, переплетались и продолжали друг друга.

                  Когда же впервые появляется версия о связи Дамо с боевыми искусствами и создании им шаолиньского направления ушу? Во втором предисловии к «Трактату об изменениях в мышцах», написанном в ХУП в. подробно рассказывается о сидении Дамо лицом к стене и говорится, что он практиковал определенные гимнастические упражнения, правда, и здесь нет ни слова об ушу. Само же предание о занятиях Дамо боевыми искусствами приходит из устных рассказов в XIX в., когда завершается формирование боевых искусств как сложного социально-культурного феномена с разветвленной философией и сложной мифологией. Скорее всего эта легенда была создана в среде народных школ ушу, которые формировались вокруг имени этого легендарного патриарха.

                  Сейчас уже трудно установить, когда это предание проникло в письменные источники и стало неотъемлемой частью шаолиньской традиции (до этого Дамо почитался лишь как основатель чань-буддизма). Так или иначе первые такие записи, которые удалось нам обнаружить, встречаются лишь в книгах 10-20-х гг. нашего века, в которых опубликованы старые шаолиньские предание и речитативы. /Шаолинь цюань шу мицзюэ (тайные речения о Шаолиньском кулачном искусстве). Пекин, 1915; Шаолиньцюань тушо (Иллюстрированные объяснения шаолиньцюань). Пекин, 1921/. Но почему же именно Дамо? По какой причине образ индийского миссионера заслонил героев китайской традиции, например, Хуанди или Конфуция? Вероятно, это могло быть связно с тем, что большинство стилей создавалось в лоне народной традиции, тесно связанной с религиозными сектантскими объединениями типа тайных обществ. Многие секты почитали своим патроном именно Бодхидхарму. Именно в устных рассказах Бодхидхарма обрел свое второе рождение как создатель шаолиньского ушу. Для китайца того времени не могло возникнуть вопроса об историчности этих событий. Такой вопрос просто-напросто показался бы лишенным всякого смысла, ибо миф - это такая же история и порой даже более настоящая и осязаемая, чем обыденная жизнь.

                  Примечательно, что история о чань-буддийском патриархе - мастере ушу возникает именно тогда, когда начинают формироваться осмысление ушу как отдельного типа духовной традиции. И следовательно ему нужны были свои патриархи, связанные с традиционными религиозными учениями, своя духовная литература ритуальная практика. И здесь образ Бодхидхармы приходится как нельзя кстати - именно через него в народном сознании сводится воедино чань-буддийская духовная практика, занятия боевыми искусствами и тот оттенок чудесности и волшебства, который всегда окутывал странствующих монахов и буддийских проповедников. Примечательно, что в официальном буддийском пантеоне Бодхидхарма занимает не самое высокое место, лишь в чаньских школах он почитается как архат (кит. лохань), перед ним следуют будды (фо) и многочисленные боддисатвы (пуса), которым следует поклоняться в первую очередь. Именно в народной сектантской традиции Бодхидхарма сумел нарушить эту иерархию поклонения, занять главенствующее место “патрона” боевых искусств во многих тайных обществах, практиковавших ушу.

                  Одной из закономерностей развития китайского мифа является его стремительное приближение к реальности. Со временем все сколько-нибудь абсурдные с точки зрения здравого смысла сюжеты исчезали. Так, например, «вымывались» рассказы о том, как один боец расправлялся с сотнями бойцов, призывая на помощь «тигров и драконов с небес», а на смену ему приходил почти реальный монах, побеждающий пять-шесть человек - вещь вполне допустимая. Таким образом общий сюжет как бы выравнивался, становился доступным и приемлемым для слушателей этих устных рассказов. Миф же при этом входил в реальность, «достраивая» ее в тех местах, где она казалась слишком обыденной и серой. В самом деле, реальная история становления ушу не очень динамична и занимает почти тысячелетие накопления и кодификации знания. К тому же в ней немало вещей относится к области трансцендентной и невыразимой словами, в частности, сам характер знания ушу. Миф же привносит не только яркость видимой коллизии, но и освящает ушу именами и образами «истинных людей» - Бодхидхармы, Хуанди, Лао-цзы, Конфуция, каждому из которых отводилась немалая роль в развитии ушу. Предание о Бодхидхарме сумело решить проблему первооснователя боевых искусств единым росчерком пера, подарив поклонникам ушу яркий и сильный образ.